Её тётя была тихоней, эдакой мышкой, миленькой и серой, связавшей свою жизнь с чудовищем. Чудовище приходилось Насте родным дядей по маме — он был младшим маминым братом и звали его Витёк. Настя долго не могла понять, почему именно дядя Витя выглядит в глазах бабушки (и отчасти мамы) жертвой, а не наоборот.
— Всю жизнь Витьке загубила эта прокажённая, родила инвалида… Сидит вон… У! у! И мочится под себя в семь лет.
Толя сидел на полу перед зрителями, специфически улыбался чему-то своему, мычал и размашисто хлопал в ладоши. Ходить он не мог. Настя не выносила этой его улыбки — её страшило то, что было за ней — полное отсутствие разума, а вместе с ним и будущего.
— Это Витька дурак, а не она, — ответила мама, — надо было кесарево делать, как врачи рекомендовали. Юлька боялась рожать самостоятельно: плод крупный, таз узкий… А твой тупой Витька в позу встал: «Чего там рожать! Все рожают и ты сможешь! Никаких операций!» — коверкала мама нарочно противным голосом его слова. — Вот и получите-распишитесь. Виноват один, а страдают все четверо. Хорошо хоть младшая родилась нормальной. Ты писять хочешь, Толя? — подалась мама в сторону мальчика. — Пи-сять?
— У! у! — обрадовался вниманию Толя.
— Да дурачок он, не понимает ничего. Пусть Юлька сама с ним возится, отдыхай, — улыбнулась бабушка. Она всегда улыбалась без повода и просто так: шла ли речь о хорошем, грустном, страшном, непоправимом, клял ли её на чём свет стоит любимый сынок — бабушка только головой кивала, приговаривала: «о, о, ну скажи ещё, скажи…», и улыбалась, чтобы никому не показывать истинных чувств.
Семья Насти переехала к бабушке осенью. Девять лет они жили на другом конце страны, но не прижились, решили вернуться в родные пенаты. Сразу же по приезду они купили недостроенный дом в трёх километрах от города: ни окон в нём, ни полов, одна коробка и крыша. Потихоньку достраивали и уже весной планировали перебраться туда, доделав хотя бы одну комнату и кухню.
Квартира у бабушки была трёхкомнатная и места до поры до времени хватало. Однако тот факт, что старшая сестра временно живёт у матери, под её крылышком, так сказать, послужило предметом для зависти дяди Вити. С женой и двумя детьми он жил в неблизкой деревне и быть ответственным за собственную жизнь ему порядком надоело. Уже через месяц он заявил, что тоже переезжает в город:
— Почему это Лидка с тобой живёт, а я должен сам всё разруливать?
— Так она ж временно, Витюш, до весны.
— Ну, а мы до лета! Так честно будет!
Так и стали они жить все вместе: родители Насти с младшим братом в одной комнате, семейство Витьки обжилось в гостиной, а бабушка и внучка спали в самой маленькой комнатке. Частенько с Настей на кровати ночевал её двоюродный брат Саша, единственный сынок младшей дочери бабушки и по совместительству её любимый внук. Всего у бабушки было трое детей: старшая Лида (мать Насти), потом Витёк, и младшая Таня. Лида была самой самостоятельной и независимой, выпорхнула из дома-дурдома в шестнадцать, а Витя и Таня выросли инфантилами, которые считали, что мать должна им по гроб жизни. Бабушка прогибалась под их хотелки и капризы и совсем не уважала себя. Мама часто говорила Насте, что баба Валя глупа, как пробка… Лиду до того бесила бесхребетность матери, что она и вовсе перестала называть её «мамой», а обращалась к ней по отчеству — Кирилловна.
— Не заслужила она того, чтобы матерью зваться. Я от них из дома в шестнадцать лет сбежала из-за папаши-алкаша. Она никогда за меня не заступалась, только этим двум в поnу дула…
Несмотря на все необоснованные претензии в адрес тёти Юли, девятилетняя Настя любила бабушку и та, в свою очередь, платила ей тем же. Бабушка была необразованной, окончила всего четыре класса, но знала много интересных, жутких историй. Перед сном внуки всегда набивались к ней в комнату: Настя с младшим братом Егоркой, и Саша.
— Бабушка, ну расскажи, расскажи!..
— Да сто раз рассказывала уже, — улыбалась бабушка в темноте. В свете не зашторенного окна таинственно поблескивал её передний зуб в золотой коронке. — Спите уж.
— Ну, ба-а-а… Ну, пожалуйста!
— Ладно.
Дети переглядывались с ребяческим задором: их глаза сияли, блестели оголённые улыбками зубы. Трёхлетний Егорка прятал голову под покрывало — сейчас будет страшно!
Обложившись со всех сторон внуками, бабушка начинала рассказ:
— Жили в одной деревне мама, папа и сын. Был у них когда-то и старший сынок, да только утоп он в реке. С тех пор женщина очень боялась, что её младшенький тоже может утонуть. Под строгим контролем держалось во дворе всё, во что могла набраться вода: ведра и тазы всегда пустые стояли и перевёрнутые, чтобы в случае дождя не набралось туда дождевых капель, а колодец держали они под замком. И вот после небольшого дождика вышел погулять во двор их сынишка, мать не пошла с ним — творог заваривала, боялась передержать. Выходит она через пятнадцать минут, а сынок её лежит на траве, ручки раскинул, не шевелится, а личико его уткнулось в кошачью миску, было там воды с полкружечки. Вот так и утоп, захлебнулся, как говорят, в столовой ложке.
— Бабушка, да как же он захлебнуться-то мог? — спрашивали с круглыми глазами дети.
— А вот так. Всё, спать ложитесь.
— Ещё! Ещё!
— Ну, ладно. А какую вы хотите?
— Про картины! Да!
Бабушка продолжала со вздохом:
— Заблудился в лесу один мужик и впотьмах натолкнулся на заброшенный домик. Внутри было пусто, видно, что никто там давно не живёт, только четыре картины висели по стенам с портретами. Даже окон, как ему показалось, в той хижине не было…
Вдруг в спальню открылась дверь и дети вздрогнули, накрылись с головой одеялом. Это была мама Насти и Егора:
—Опять ты им свои страшилки талдычешь? Егор потом спать боится. Хватит, ложимся!
— Ну ща-а-ас, мам! Ба, продолжай!
— Хи-хи. Так вот: остался мужик на ночлег, да заснуть не мог долго: всё чудилось ему, что люди с картин смотрят на него жутко, холодно, как живые. Утром проснулся он от яркого солнечного света. Никаких картин в том домике не оказалось, а было на их месте четыре окна.
— Призраки! Мертвецы! У-у-у!.. — делал Сашка страшные глаза и растопыривал руки.
— А-а-а! — убегал Егор к маме. Бабушка вместе со старшими внуками хохотала.
Но вернёмся к к ужасному монстру тёте Юле. По специальности тётя Юля была парикмахером, но не работала с девятнадцати лет, с тех самых пор, когда появился на свет травмированный в родах Толя. Никто из родни мужа не хотел вникать в то, насколько тяжело было молодой женщине, по сути девушке, вытягивать на себе ребёнка-инвалида. Юлю неустанно тыкали в тот факт, что она лежебока, трутень и преотвратная хозяйка, что двор зарос, в доме беспорядок, а бедный Витя трудится из последних сил, пашет на тракторе и вообще света белого не видит. Какой же тут свет может быть, когда дома его встречает малахольная жена, времени мужу не уделяет, а всё возится с инвалидным Толей? Свои труды и тяжкую семейную жизнь Витёк компенсировал изрядным количеством выпивки. «Гены, — вздыхала баба Валя, как бы оправдывая сына, — отец-то алкаш, никуда от генов не денешься». А то, что Витёк время от времени приколачивал «мышатину-Юльку» воспринималось всеми как должное: другого она не заслужила и, видимо, сама так считала.
Когда Настя с родителями только прилетела на родину родителей, они съездили к дяде Вите в гости, в деревню, где он жил. «Еды с собой возьмите, я уверена, у них там и жрать нечего, Юлька лентяйка не готовит, да и денег у них нет никогда», — посоветовала бабушка. Дядя Витя Насте не понравился сразу: голос грубый, лающий, глаза бездумные и навыкате, как у цыгана, кудри чёрные, нечёсаные, торчат надо лбом… «Казак, вылитый казак, в предков!» — умилялась бабушка и Витя собою гордился. Хотя какой из него казак? Там казаком и не пахло. По мнению Насти, у дяди Вити только часть характера был казачьей — взрывной он, бешенный, а благородства, мозгов и воспитания — ноль. Мама так и говорила: «Ноль без палочки он, а не казак».
Тётя Юля, напротив, сразу расположила Настю к себе. Девочка любила таких взрослых. У тёти Юли были глаза потерянного ребёнка, знаете, они словно говорили: я такая же, как ты, только что я здесь делаю? Почему я должна теперь быть в роли взрослой? Мне страшно! Помоги мне! Её беспомощность трогала Настину детскую душу, но взрослых выводила из себя.
—Ох, и угостить вас особо нечем. Только борщ есть… — засуетилась тётя Юля.
— Мы не голодные, дома поели, — сказала мама.
— А вы хотите борщика, дети? — ласково обратилась она к Насте и Егору. Девочка кивнула и тётя Юля бросилась разогревать борщ.
—Дома не могли поесть? — прошипела Насте мама.
Пока дети ели довольно вкусный борщ, мама беседовала с тётей Юлей, а папа был во дворе, дядь Витя водил его по своим владениям.
— Тяжело тебе, наверно. С таким ребёнком никакой жизни нет… Почему не сдашь его в интернат? — спросила её мама.
Юля помрачнела и принялась мять свободной рукой угол скатерти — в другой у неё была младшая дочь.
— Думала, но Витя ничего и слышать не хочет. Говорит, не отдаст сына, будем сами растить.
— Сами! Много ли он принимает в этом участия? Всё на тебе! И младенец ещё! Дай подержу хоть крошку. У-тю-тю, Валюшка, пойдёшь к тёте?
Малышка спокойно расположилась на руках у незнакомого человека. Отец назвал её в честь бабушки Вали.
— Нет, Юля, не дело это. Понимаю, что тяжело родное дитя отдать, но он же всё равно, ты же понимаешь… не жилец он. Сколько врачи ему приговорили?
— Максимум до десяти лет.
— Ох! Ну, думайте сами, ваше дело.
После того, когда они стали жить все вместе, отношение Настиной мамы к тёте Юле изменилось под воздействием бабушки. Лиду стала раздражать присущая невестке малохольность и замкнутость, они с бабушкой стали часто обсуждать Юлю в негативном ключе, выискивая новые недостатки и не забывали тыкать её в это носом.
— Опять твой наделал там на ковре. Убирай! Я что-ли буду заниматься этим? Мне своих детей хватает.
— Чего маленькая хныкала у тебя всю ночь? Что ты за мать!
—Посуду сразу мой за своими! Заставила она всю раковину, — подтявкивала бабушка.
— И я разделила в холодильнике полки с продуктами: наши две верхние, с них ничего не брать. Надоела мне эта общая кухня, всё наше масло подчистую выели, нам пачки на неделю хватало, а тут два дня прошло и ничего не осталось.
Муж за Юлю никогда не заступался, наоборот поддакивал и добавлял от себя. По ночам Настя иногда слышала, как тётя Юля охает от боли — это дядя Витя её воспитывал, прикладывал руку. Прошло совсем немного времени от начала их совместного житья, как Настя тоже стала считать тётю Юлю каким-то монстром, загубившим всем жизни. Сами подумайте — она была виновата во всём! Дядя Витя болтается без работы и пьёт? Юлька виновата! Дядя Витя злой без меры и хамит даже чужим детям? Юлька, зараза, довела его, бедного! Так говорили и мама, и бабушка, а Настя слушала, впитывала и, в конце концов, стала даже побаиваться тётушку.
Была у тёти Юли одна драгоценность — золотое обручальное кольцо, купленное для свадьбы бабушкой и уже покойным дедом. После вторых родов у Юли распухли пальцы и она сняла его, хранила в косметичке. И вот как-то Лида и бабушка воспользовались тем, что семья Вити ушла гулять: они полезли в шкаф и стали рыться в Юлиных вещах, проводя на ходу ревизию её кастрюль, ложек, сковородок и нижнего белья.
— Ишь ты! — возмутилась бабушка, — кастрюли хорошие у себя хранит, не даёт в общее пользование, а наши загаживает.
— И полотенец кухонных у неё гляди сколько! — сказала Лида.
Настя в ужасе наблюдала за ними и испытывала настоящий испанский стыд. Как же это низко, неправильно, грязно!
— Мама, бабушка, пожалуйста, ну хватит, это некрасиво, они сейчас вернутся!
— Закрой рот! Никто не узнает, — присмирила её мать.
— А вот и кольцо! — победоносно выбросила вперёд руку бабушка, зажимая между пальцев находку.
Мама и бабушка решили, что тётя Юля не достойна кольца и спрятали его за обивку кресла в гостиной, которое стояло там же, где проводила ночи семья дяди Вити. Настя умоляла женщин вернуть кольцо назад. Мать строго выговорила ей:
— Смотри, не проболтайся! Как выпорю — будешь знать! Поняла?
— Не рассказывай никому, Настюшка, ладно? Ты же любишь маму и бабушку? Понимаешь, это моё кольцо, тётя Юля у меня его украла, я просто возвращаю его себе.
— Но оно же обручальное… — не поддавалась Настя.
— Она воровка, ясно тебе говорят? Ух, так наподдам, если расскажешь!.. — замахнулась мама и дико сверкнула глазами.
— Да она не расскажет, успокойся, Настя хорошая девочка, — улыбнулась бабушка, как и улыбалась она всегда, какое бы не происходило свинство.
Через несколько дней тётя Юля обнаружила пропажу кольца. Где они его только не искали: и под диваном, и под всеми кроватями, и под ванной, и в туалете… Везде-везде. Даже папа Насти, ничего не знающий о происках жены (и уж точно бы их не одобривший), принимал активное участие в поисках. Настя с болью наблюдала, как тётя Юля ползает по полу. С каким отчаянием и надеждой она искала это кольцо! Мама и бабушка сохраняли спокойствие и невозмутимость, мама для виду как-будто тоже что-то поискала, а потом, зайдя к бабушке на кухню, обе беззвучно захихикали и бабушка легонько била себя ладонью по колену. Ну до чего же смешно!
